Гегель. «Философия права». Фрагмент 2.

Первый фрагмент: Гегель. Фрагмент из «Философии права»

Современная философия есть не более как крючкотворство. Эта характеристика относится к современной философии еще в большей мере, чем во времена Гегеля.

Так как произвольное крючкотворство присвоило себе название «философии» и ему удалось внушить широкой публике мнение, будто такого рода упражнения есть в самом деле философия, то стало почти стыдно говорить философски о природе государства, и нельзя обижаться на порядочных людей, если они начинают выражать нетерпение, как только услышат разговоры о философской науке о государстве.

Кроме крючкотворства, захламившего философию всяческим вздором,  развитию мешает государство, которое берет философа к себе на службу, что ограничивает предметы философского исследования и способ их подачи власти.

Еще менее приходится удивляться тому, что правительства, наконец, обратили внимание на подобного рода философствование, так как и помимо этого у нас философия не находится в положении частного искусства, как это было, например, у греков, а существует как официальное занятие, преимущественно или даже единственно как государственная служба.

Доверчивым правительствам крючкотворческая философия дурно отплатила за доверие:

Если правительства выказали такое доверие к своим посвятившим себя этой специальности ученым, что всецело положились на них во всем том, что касается разработки и содержания философии, – хотя кое-где это было, пожалуй, не столько доверием, сколько равнодушием к самой науке, и ее кафедра была оставлена лишь по традиции (во Франции, по крайней мере, насколько мне известно, кафедры метафизики были действительно упразднены), – то им во многих случаях дурно отплатили за это доверие;

С другой стороны, власть нередко относится к философии с откровенным равнодушием, что также ослабляет философию. Здесь крючкотворцы выходят из-под опеки и подавляют само стремление к философскому познанию, подменяют философию произволом мнения и фантазии.

…относительно же тех случаев, в которых будут склонны усматривать не доверие, а равнодушие, мы должны сказать, что получившийся результат – исчезновение основательного познания – мы можем рассматривать как кару за это равнодушие.

Может показаться, что «философствующий» обыватель безобиден. Но государству (РФ, например) нужно развитие науки, нужно знание, на которое оно могло бы опереться. Филистер же своей псевдофилософией разрушает и науку, как систему знаний.

На первый взгляд может казаться, что поверхностность лучше всего уживается по крайней мере с внешним порядком и спокойствием, так как она не только не доходит до соприкосновения с субстанцией вещей, но даже не подозревает о ее существовании; против нее, следовательно, казалось бы, нельзя ничего иметь, по крайней мере в полицейском отношении, если отвлечься от того, что государство имеет еще и другие задачи, что оно имеет нужду в глубоком образовании и понимании и требует удовлетворения этой нужды от науки.

В отношении науки о праве — рассуждательства, основанные на субъективных мнениях («мне так кажется» — любимый аргумент подобного рода софистов) способствуют разрушению правовой системы, порождая правовой нигелизм и следующее за ним  бесправие. Опять же ярким примером такого отношения к праву является путинская Россия с ее более чем 4000 законов, о которых никто не знает и которыми никто не руководствуется.

Однако поверхностная философия приходит сама собою в отношении нравственности, права и долга вообще к тем принципам, которые и представляют собою поверхностность в этой сфере, а именно к принципам софистов , с которыми мы так хорошо знакомы из сочинений Платона , – к принципам, основывающим правое на субъективных целях и мнениях , на субъективном чувстве и частном убеждении , – а из этих принципов проистекает разрушение как внутренней нравственности и правдивой совести, права и любви в отношениях между частными лицами, так и общественного порядка и государственных законов

Нередко ссылаются на авторитет, на ученое звание, как на право обсуждать вопросы права.  Сегодня мы видим и слышим массу таких авторитетных лиц на государевой службе, которые имеют звание доктора философии, одновременно — доктора экономических наук, юридических, докторскую степень политолога, культуролога и т.д., и т.п., — и все в одном лице! Портит их лишь одна черта: они не умеют ни грамотно писать, ни грамотно говорить, ни даже безграмотно мыслить.

Значение, которое такие явления должны приобрести для государства, нельзя отвести ссылкой на звание, которое опиралось бы как раз на оказанное доверие и на авторитет должности, чтобы предъявить таким образом к государству требование не препятствовать тому, что разрушает субстанциальный источник поступков, всеобщие принципы, и даже тому, что прямо выступает против них, как-будто так и должно быть. Кому бог дает должность , тому он дает также и ум, – так гласит старая шутливая пословица, но вряд ли будут серьезно отстаивать ее в наше время.

Итак, философия пала от рук крючкотворцев. И испытывает незаслуженные гонения ото всех «образованных» групп и площадок. В такой ситуации помощь и поддержка государства просто необходима.

В том факте, что правительства, благодаря обстоятельствам вспомнили снова о важности характера философствования, нельзя не увидеть момента покровительства и поощрения, в котором со многих других сторон стало, по-видимому, нуждаться занятие философией.

О каких гонениях идет речь? Нам не надо это рассказывать — мы видим их воочию. Почитаем Гегеля и убедимся, что филистер остался таким же, как и 200 лет назад. Достаточно сравнить филлипику ниже с состоянием дискуссий на форумах, чтобы не осталось сомнений в правоте Гегеля.

Ибо, когда мы видим, что в столь многочисленных сочинениях по положительным наукам и точно также в религиозно-назидательных произведениях и другой неопределенной литературе не только высказывается то презрение к философии, о котором мы говорили выше, – презрение, проявляющееся в том, что как раз те, которые тут же явно обнаруживают, что они совершенно отстали в культуре мышления и что философия для них нечто совершенно чуждое, не только трактуют ее как нечто такое, с чем они покончили, но и прямо выступают против философии и объявляют ее содержание – постигающее посредством понятий познание бога  и физической и духовной природы, познание истины  – нелепым и даже греховным притязанием; когда мы видим, как обвиняют, унижают и осуждают разум, еще раз разум, и в бесконечных повторениях все снова и снова разум; когда мы видим, что нам, по крайней мере, дают понять, как обременительны в значительной части якобы научных работ все же неотвратимые притязания понятия, – когда, говорю я, имеешь перед собою такие явления, то почти приходишь к мысли, что с этой стороны  традиция не встретила бы уважения и ее не было бы достаточно для того, чтобы обеспечить изучению философии терпимость  и официальное существование.

В чем софизм сторонников презрительного отношения к философии к ее предмету — истине? В том, что, во-первых, они сами себе выдумали некое чучело, которое им кажется философией, а с другой стороны — они сами порождены этим чучелом и оказываются неспособными выбраться из него. Иными словами, эти господа критикуют свои собственные  поверхностные представления поверхностным образом. Неразборчивость, верхоглядство по отношению к проблемам, не позволяет им отделить зерна от плевел, главного от второстепенного.  В сфере права этим порождается крайний релятивизм и инверсия понятий, провозглашающих гуманизм — фашизмом, а либерализм — гуманизмом.

Ходячие в наше время декламации и обвинения против философии представляют то странное зрелище, что, с одной стороны, они получают свое оправдание в той поверхностности, до которой унизилась эта наука, и, с другой стороны, сами коренятся в том элементе, против которого столь неблагодарно направлены. Ибо тем, что вышеуказанное, так называемое философствование объявило познание истины глупой затеей, оно, подобно деспотизму римских  императоров, уравняло  патрициев и рабов, добродетель и порок, честь и бесчестье; знание и невежество, нивелировало  все мысли и все предметы, – так что понятия истинного, законы нравственности оказываются не чем большим, чем мнениями и субъективными убеждениями, и самые преступные принципы в качестве убеждений  поставлены в один ряд с законами нравственности; и точно так же всякий предмет изучения, каким бы пустым и частным он ни был, и всякий вопрос, каким бы сухим он ни был, поставлены в одном ряду с тем, что является предметом интереса всех мыслящих людей и скрепами нравственного мира.